Издеваешься над своими руками

Продюсер фильма «Чернобыль» Александр Роднянский назвал обзоры BadComedian «мусором». «Я никогда не смотрю эти обзоры. Странно, любя кино и читая о нем хорошие книги, смотреть подобный мусор», – заявил продюсер. «Поверьте, я не против критики. Но мне неприятна реакция гопников», – подчеркнул Роднянский, добавив, что считает блогера некомпетентным и необразованным человеком. Он также уточнил, что не возражает против того, что BadComedian высказывает свою точку зрения, а пользователи могут смотреть его блог, если не в состоянии мыслить самостоятельно.

Ну то есть Евгений Баженов — необразованный и некомпетентный гопник, а его зрители, то есть мы с вами, неспособны думать самостоятельно.

Найдены возможные дубликаты

блять, не читая шпала за заголовок

Так вот кто делает эту мерзкую тизерную рекламу

женщины признавались даже в том, чего не совершали.

а потом горели за это на кострах)))

А на картинке что такое?

Знаменитый Манхэттенский мост в Манхэттене, США был местом интересного танцевального представления.

Танцоры исполнили интересное танцевальное представление, повесив на Манхэттенский мост, их тела были покрыты воском и ланолином.
По ссылке 9 фото.

Это что это за наезд на христиан?!

Оскорбление чуйств дико верующих, нахуй.

Опять опята попутал с мухоморами?

Спасите!

Subterranean by rokabugz (взял монстров из интернета и подставил в свой городок)

Как я выиграл войну с тараканами

Привет, первый раз решился написать пост о своей жизни, думаю вас заинтригует развитие событий. Я вахтовик, мне 23 года (сварщик). Родом я из Башкирии, мать купила квартиру в общежитии (свой туалет,кухня) дабы был заработок на пенсии. После небольшего переезда вернулся в эту студию (23кв.м) и был ошеломлен. В квартире грязь, мусор, в туалете тараканы. Первое впечатление было ужасающим. Мать жила недалеко от этой квартиры и сдавала его временным жильцам. Непроверяв его и доверяв жильцам, квартира превратилась в хаос. Грязная посуда, пол в крови, подоконник в помёте. Попытались связаться с прошлой «хозяйкой», что как оказалось безуспешно. Смирившись с этими обстоятельствами, решаюсь срочно провести ген.уборку с хлоркой и т.п.

Как оказалось на тараканов это совсем не повлияло. Я просыпался ночью от «гонок» по моей ноге. Стряхивал таракана с любимой, пока она спит. Это было нечто. К родителям не мог уйти, я же самостоятельный и справлюсь с любой проблемой. Первое что пришло на ум — Дихлофос, попшикал пару дней — результата нуль. Отец посоветовал клей для мышей намазать на двухсторонний скотч и наклеить на вероятные маршруты этих тварей. Хорошее средство, но «семейство грязнокровок» не убивает. Следующий шаг был заказ мастера по борьбе с тараканами, заплатил около 2000 кровных, вонизм был такой, что нам невозможно было находиться в квартире, нежели тараканам. Трупиков было очень много, и я подумал что это победа. Но, насекомые были гораздо умнее меня. Слизнув через воздуховоды, они вернулись через пару дней. Два дня были прекрасны (не говоря о запахе в квартире), после чего армия вернулась на свои земли. Они были везде, в кружке, тарелке, готовом супе и т.д и т.п. Прошло пол года борьбы разными средствами, пока не нашел один, и единственный препарат, который мне помог. Имя его ДОХС, возможно прозвучит как реклама, но это реально то что мне помогло!

Он имеет гель,и контейнеры с таблеткой. Таблетку и гель они кушают, и какой то хим.элемент постепенно убивает их. Главный плюс что тараканы, они же каннибалы, кушают своих мертвых сородичей, с чем прививают себе этот хим.элемент и соответственно умирают. Прошло 2 месяца после покупки, тараканов почти не осталось, изредка появляется один, который благополучно получает по голове тапком. Надеюсь моя история поможет Вам с борьбой с этой армией тварей. Хорошей битвы!

Как заставить зрителя понервничать: 5 примеров саспенса в кино

Рассказываем, на какие крючки нас цепляют фильмы, от которых невозможно оторваться.

Это материал с нашего сайта blog.kino.school. Мы пишем для профессионалов из индустрии кино и тех, кто хочет ими стать! Ниже доступен текст этой статьи

Для начала давайте проясним: саспенс — это не монстр, который внезапно выпрыгивает из-за угла, а время, которое проводит зритель в ожидании этого монстра. Если шок от увиденного длится всего лишь несколько секунд, то в состоянии саспенса зритель может провести несколько минут — соответственно и эмоций от этого он испытает больше.

В переводе с английского suspense переводится как «напряженное невыносимое ожидание». Мастер саспенса Альфред Хичкок, превративший этот прием в целую науку о том, как завладеть вниманием зрителя, говорил:

Когда я сочиняю истории, меня больше всего волнуют не характеры, а лестницы, которые скрипят и могут обрушиться под героем. Я называю это «саспенс», — Альфред Хичкок

Герой куда-то идет, а мы знаем, что лестница под ним подпилена злодеем и может рухнуть в любой миг. Персонажу об этом, конечно, ничего неизвестно. Догадается ли он? Успеет ли пройти опасный путь? В этих вопросах и выражается напряженное ожидание.

Открытый саспенс — «Птицы», 1963

Ситуацию, когда зритель знает больше, чем персонаж, и понимает, откуда идет опасность, принято называть открытым саспенсом. Хичкок предпочитал именно эту разновидность приема, так как считал: зрителю необходимо знать больше, чтобы начать сопереживать герою. В его фильме «Птицы» необъяснимое нападение птиц происходит не сразу. Главная героиня — самодовольная Мелани — убеждена, что все окружающее находится у нее под контролем: она выходит на улицу и преспокойно закуривает. В это же время мы — зрители — становимся свидетелями угрожающего скопления ворон за ее спиной. Можно сколько угодно кричать героине «Обернись!», но от предстоящей атаки птиц это никого не спасет.

Закрытый саспенс — «Охотник на оленей», 1978

Другой вид саспенса принято называть закрытым, так как в этом случае источник опасности до поры до времени неизвестен не только герою, но и зрителям. Яркий пример такого напряженного ожидания — игра героев в русскую рулетку в фильме Майкла Чимино «Охотник на оленей». Персонажи поочередно приставляют пистолет к виску. В нем только одна пуля. Когда выстрелит пистолет? Кому попадется ячейка с пулей? Кто умрет? Чем меньше шансов на спасение, тем больше саспенс.

Параллельный монтаж — «Молчание ягнят», 1991

Создать напряженное ожидание в кино можно разными способами — например, при помощи монтажа. Именно монтаж позволяет растянуть время ожидания шокирующего события, которого так страшится и ждет зритель. Додумались до этого еще на заре кинематографа: американский режиссер немого кино Дэвид Гриффит отточил прием в серии короткометражек о «помощи в последний момент». Во всех фильмах группа людей оказывается запертой в помещении, куда стремятся проникнуть негодяи. Эти кадры монтировались параллельно с другими, в которых благородные герои спешат на помощь жертвам.

Схожая монтажная последовательность из триллера «Молчание ягнят» вошла во все учебники киноискусства как пример гениального нагнетания саспенса. Отряд ФБР готовится захватить дом маньяка и спасти жертву (в это время главная героиня опрашивает свидетелей убийства в другом городе). Маньяк слышит звонок и идет открывать дверь. Правда, в последний момент зритель понимает, что стандартный параллельный монтаж между двумя локациями — снаружи и внутри дома убийцы — здесь переосмыслен: на самом деле спецназ ворвался не в тот дом, а в дверь маньяку звонит героиня, которой теперь грозит смертельная опасность.

Композиция кадра — «Звонок», 2002

Еще один способ создания саспенса — особое расположение объектов в кадре. В культовом фильме ужасов «Звонок» напряжение поджидает зрителя с самого начала. Две героини обсуждают страшилку о кассете, после просмотра которой каждого ждет роковой звонок и смерть. Внезапно. звонит телефон. Обратите внимание на телефонную трубку, к которой аккуратно приближаются героини — она огромных размеров, потому что девушки напуганы: неужели страшилка правдива? Схожая композиция появляется в кадрах с внезапно включившимся телевизором и лужей крови на полу. В сравнении с этими важными для повествования предметами фигура персонажа будет выглядеть все более маленькой и беспомощной: опасность уже рядом.

Субъективная камера — «Малхолланд Драйв», 2001

Наконец, самый верный способ заставить зрителя понервничать — поставить его на место героя. Так делает Дэвид Линч в фильме «Малхолланд Драйв».

Большую часть сцены в кафе «Winkies» занимает диалог: один герой сообщает другому, что за зданием прячется страшный человек. Когда персонажи выходят на улицу и направляются за кафе, происходит чередование кадров. Одни сняты объективной камерой, другие — субъективной. Субъективная камера позволяет взглянуть на мир глазами героя, почувствовать себя сопричастным его действиям. Мы видим как она фокусируется на таксофоне, затем на стрелке указывающей путь обратно. Герой, а вместе с ним и зритель, начинает нервничать и ищет повод, чтобы вернуться обратно. Благодаря длинному фокусу вдобавок возникает ощущение, будто персонаж находится гораздо ближе к источнику страха, чем нам демонстрирует объективная камера. Согласитесь, растущее напряжение делает скример в конце сцены в разы страшнее?

ХОЗЯИН СТАЦИОНАРА [ ужасы. мистика. хоррор ]

Автор рассказа: Андрей Абрамов

Солнечный день стучится ко мне в окна, бьёт крохотными кулачками света в глаза, заставляет морщиться и напрягать зрение. А оно у меня и без того «ни к чёрту». Всё тело болит, левая рука не слушается, но я всё равно напишу.
Я всё равно расскажу.
Постараюсь кратко, так как марафонский забег на роман для однорукого полуслепого инвалида… Эх, чего я снова оправдываюсь. События десятилетней давности сделали из меня нытика. Седого, однорукого, неходячего, полуслепого и со сморщенным лицом старика тридцати трёх лет от роду. Возраст Христа, не иначе.
И те события отдаются до сих пор у меня в голове, когда я смотрю на него. Он стоит напротив меня, он шепчет мне снова и снова, хитростью и устрашениями пытается сделать так, чтобы я освободил его, опять выпустил в мир, но я буду непоколебим. Во всяком случае, столько, сколько смогу. Я словно страж для него. Мы друг друга не боимся, мы привыкли друг к другу, но когда-то он вселял в меня ужас. Он превратил меня в своего стража, и теперь мне предстоит всю жизнь охранять его, не дать ему вырваться.
И я расскажу о нем. На всякий случай.
***
А началось всё с обычного очередного медосмотра на работу. Только по загадочному стечению обстоятельств он проходил в апреле и только для трёх человек. Тогда уже мне показалось странным, что из анализов врачи взяли лишь кровь из вены, посмотрели мои ухо-горло-нос, и отправили нас троих на флюорографию. Я был в очереди последним.
Меня просветили и оставили ждать в кабинете, а спустя 10 минут вышли три врача и поинтересовались, как давно я кашляю.
— Я не кашляю, — в недоумении ответил я. – А что?
Вот с этого вопроса, а точнее с ответа на него, и началась череда событий, приведшая меня к этому обрывку тетрадного листка. А ответили мне спокойным, констатирующим тоном.
«У вас – туберкулёз».
У меня закружилась голова, и в этой карусели я день за днём приближался к НЕМУ, проведя неделю в карантине дома, потом отправившись на дополнительное обследование. Закончилось всё стационаром. Больничной койкой и прикроватной тумбочкой, если быть точнее.
Первую неделю я был никому не нужен. Врач ко мне не приходил, с работы не звонили по поводу больничного, телефон у меня забрали, и только медсестры с пустыми глазами пичкали меня таблетками.
Я боялся. До жути, до мурашек на каждой клеточке, до тремора во всём теле я боялся, что МОЙ диагноз – это правда. Всегда есть шанс на ошибку другого, всегда есть надежда, что эта ошибка реальна. Но я был никому не нужен. Профессиональное равнодушие медработников ещё больше вводило меня в депрессию. Я чувствовал себя человеком, смотрящим на плаху.
Лёгкие – это губка для всевозможных микроорганизмов. Я знал, что это за болезнь и каковы её риски и последствия. При приёме гадкая женщина, записывая мои данные, предупредила, что после лечения будет операция, что в лёгких образуется твёрдое образование, которое необходимо будет вырезать. И говорила она это с огромным удовольствием, словно питаясь моим страхом.
Больница была максимально отвратительной. Пациенты ходили в полукоматозном состоянии, медсестры обращались к ним, как к расходному материалу, на мои расспросы все только отмахивались, а коллеги по палате, коих оказалось аж трое, мычали что-то невразумительное и спали сутками напролет. Вскоре я понял, что и сам стал спать намного дольше. На утро голова всегда отдавала свинцовым писком, после утренней капельницы все тело колошматило, а потом приходило легкое головокружение и ощущение, словно я лежу не на жесткой больничной кровати, а на летающем по небу облаке. В таком состоянии я шёл на обед, улыбаясь туповатой физиономией, поглощал обед в виде толчённой картошки или тушёной капусты, всегда с мясом и компотом. И для меня они тогда казались вкуснее всего, что я пробовал в своей жизни. Потом – таблетки и снова спать. Иногда припирало в туалет (ИНОГДА!), но в основном я и не помнил, как туда ходил. Я лишь осознавал длинный, словно бесконечный коридор, по которому мне приходилось долго идти, потом дверь, внутри – белый кафель и две кабинки с дверьми без замков и защёлок. Там всегда был непроглядный дым от курящих мужиков, которые постоянно мне ухмылялись и смотрели обречёнными глазами, а ещё они что-то говорили, а я им – отвечал. Тоже что-то. Как я добирался до палаты – не знаю. Но открыв глаза, я снова видел потолок, однопалатников в лежачем состоянии, и когда закрывал глаза и открывал – передо мной уже стояла капельница. Потом полдник, кровать. Ужин, кровать. Второй ужин, кровать. Ночь, среди которой я слышал шарканье ног в коридоре, пытался открыть глаза, когда распахивалась дверь и в лицо мне бил свет. Но что я отчётливо осознавал, так это шорох – бесконечный, зудящий, словно всю ночь где-то летает стая насекомых. Он то удалялся, то приближался.
В одну из таких ночей меня всё-таки сумел разбудить тяжеленный ком в мочевом пузыре. Я поднял туловище на кровати, морщась от перекатывающейся головной боли, попытался размять ватные плечи. Потом нащупал ногами в темноте шлёпки, и поплёлся в коридор. Я переставлял отяжелевшие ноги, шаркая шлёпками по линолеуму, пару раз меня бросало на стену, и тогда ватные плечи взрывались канонадой фейерверков. В голове что-то зажужжало, а потом я услышал приближающуюся стаю насекомых, вот только теперь этот шелест был гулким, гудящим, причиняя боль каждой моей извилине. Я стиснул от боли зубы, попытался схватить себя за волосы, как я всегда делал в детстве, когда обо что-то сильно ударялся. Но рука коснулась чего-то гладкого, а головой я нащупал свою липкую ладонь. Волос на голове не было. Когда я их лишился – я не помнил.
Я поднял взгляд и увидел вдалеке что-то большое, темное, а потом мою голову резко повернуло и перед собою я увидел испуганные глаза медсестры.
— Что ты тут делаешь?! – закричала она. – Бегом в палату!
Она подхватила меня под руку и поволочила в палату. Мысленно я пытался протестовать, объяснить ей, что я хочу в туалет, но ни рот, ни язык не слушались, из них вырывались нечленораздельные звуки и мычание. Жужжание в голове всё усиливалось. Она затолкала меня в палату и швырнула на кровать, подбирая мои ноги и укрывая меня одеялом. Если бы я мог хоть немного мыслить, то понял, что она испугана, что она торопится, что она боится. Потом что-то укололо меня в бедро, девушка твёрдо бросила «Спи давай!», и умчалась. Сковывающую боль стало вытеснять приятным летящим ощущением. Напоследок я услышал, как жужжание приблизилось, словно стая насекомых остановилась возле двери в палату, а потом причитания медсестры. Голову наполнило невыносимое гудение.
«Наверное, она отчитывается кому-то из врачей», — подумал я, а затем провалился в глубокий сон.
На следующий день, который я смог осознать и вспомнить, я стоял за послеобеденными таблетками. На самом же деле прошло три дня. Ощущение приятности от утренней капельницы понемногу опадало, и я даже сумел собрать мысли в кучу и подсознанием задать себе вопрос, что было ночью и почему мне не дали сходить в туалет. Потом я понял, что в туалет я все же сходил, и утром мне меняли постель, обвиняя в бесстыдстве. А ещё я вспомнил про чёрное пятно в конце коридора. А потом перед глазами встала картина, как это чёрное стоит напротив меня у кровати соседа, и я слышу визжащий крик, я пытаюсь поднять голову, чувствую в бедре жгучую боль, и тут моё мышление оборвали.
— Чё встал, как вкопанный?! – сказала неприятного вида медсестра, а потом взяла мою ладонь, развернула её и высыпала горсть разноцветных таблеток. – Давай глотай, чтобы я видела!
Я сунул горсть в рот, взял протянутый мне одноразовый стаканчик с водой и поднес его ко рту. Но, когда уже запивал таблетки, снова услышал визжание у себя в голове, а потом вспомнил, что наутро у нас не стало одного и сопалатников, и от осознания этого горло моё сдавило, я закашлялся и запил кашель водой.
— Выпил? – строго спросила медсестра.
Я утвердительно кивнул и засеменил в палату, чувствуя горсть горьких таблеток у себя под языком.
Я пытался их проглотить, но без воды этого не получалось, и я только давился. Зайдя в палату, я сплюнул их на простыню, морщась от противного вкуса. Рядом со мной никого не было, мои однопалатники стояли в очереди за таблетками.
«Как же я теперь буду спать?» — пришла первой нелепая мысль. Подозрение в моей голове то зарождалось, то снова угасало. На простыни было кроваво-красное пятно с жёлтыми, словно запёкшийся гной, пятнами и вкраплениями круглых и вытянутых таблеток. Я укрыл пятно одеялом.
В голове маячила тупая мысль, что мне делать и как быть, ведь мне надо лечь спать, а там – пятно. «Надо лечь, надо лечь, надо лечь…» — жужжало в голове. Я открывал одеяло, но пятно не исчезало. Я накрывал его снова, а через какое-то время открывал, но оно так никуда и не девалось. В какой-то степени, я даже разозлился, что это наглое пятно не дает мне лечь и уснуть. Я посмотрел на кровать, стоящую напротив моей, и мне в голову пришла хитрая, по-детски гениальная идея.
Я подошёл к кровати соседа, которого не было с утра, сорвал с неё простынь и одеяло, затем понёс к своей кровати. Сняв бельё, я увидел оранжевую прорезиненную подкладку, которые иногда стелют писающимся во сне детям. Как удачно. Матрас от красного пятна даже не испачкался. Потом я вспомнил, почему мне её постелили, и от этого стало немного стыдно. Я заменил постель, краем одеяла вытер подкладку от красного пятна, а потом свою старую простынь и одеяло положил на кровать соседа и лёг спать.
До чего же было приятно снова лечь, я чувствовал себя победителем красных пятен. Я провалился в сон, и спустя какое-то время меня разбудили недовольные голоса.
— А этого всё, забрали? – говорил гулкий прокуренный голос кастелянши. – Ты глянь, так он ещё и таблетки не пил. Постель вона вся заляпана.
В ответ ей более высокий голос что-то зашипел, на что кастелянша зацокала и стала убирать постель. Когда они удалились, я поднялся. Это у меня вышло на удивление легко – голова жужжала, но не болела, плечи не казались ватными. Мои два сопалатника спали мертвецким сном. Я разглядел их.
Один – молодой смуглый парень азиатской внешности, другой – пожилой дедушка, тоже смуглый. И в этот момент до меня дошло, что я впервые обратил внимание на своих соседей и на то, как они выглядят.
«Боже мой, что происходит?» — задал я себе вопрос, понемногу осознавая происходящее вокруг. Я вышел из палаты. Ноги были по-прежнему тяжёлыми, но я всё же их контролировал. Я пошёл по коридору, в ужасе понимая, что так подробно и осознанно вижу его впервые. Слева и справа – пластиковые двери с номерами палат, между ними – дешёвые выгоревшие картины. Справа показалось помещение для приёма пищи с окошком раздаточной. Добравшись до поста медсестры увидел, что там никого нет. Я пошёл дальше, смотря на всё с тупым удивлением.
«Сколько я здесь пробыл? Что происходит? Почему я ничего не помню?»
Ощущение было таким, словно я напился до беспамятства и теперь наутро пришёл в себя. Справа от меня показалась дверь с табличкой «Туалет. М.». Так значит, тёмное пятно было где-то недалеко отсюда. Я зашёл в туалет и сразу же окунулся в густой сигаретный дым.
— Ты чё тут делаешь? – возмутился мужской голос из дыма, и я, закашлявшись, замахал рукой.
— Мужики, я в туалет, — пробормотал я.
— Э, это ж один из заторможенных, — проговорил второй, более басовый голос, и я наконец смог разглядеть своих собеседников.
У стены стояли два мужика. Один – одноглазый, с недельной небритостью. Другой – крупный, полный, в очках. Оба – лысые, и с сигаретой в руках. Справа от них был ещё один, бандитской внешности. Он сидел на корточках, положив запястья на колени. Ладони были расслаблены, но на правой мизинец был вздёрнут вверх, словно недавно он показывал жест «Коза», но потом все пальцы сжались, а мизинец заклинило, и он так и остался в таком положении.
— Ты чё, таблетки не жрёшь? – спросил полный мужик.
— Пью… — замешкался я.
— Ага, пьёт он! – прыснул сидячий. – Чё ты нам гонишь? Если бы пил, то ща бы кемарил да храпел.
— Тихо, мужики, — спокойно сказал одноглазый. – Он же сейчас не вдупляет, что происходит. Прав же я? – обратился он ко мне.
Я закивал, на что они тяжело вздохнули.
— Беда… — протянул сидячий. – Проблема у тебя, кореш. И у нас тоже.
***
Из разговоров я понял одну ужасную вещь. Никто из троих мужиков не замечал у себя симптомы болезни. Они оказались в больнице также странно, как и я. И в здравом сознании находились по той же причине – не принимали лекарства. Кто-то этого не делал изначально, кто-то – примерно, как я. Капельницы они выдёргивали из вены, когда медсестры уходили, и сливали в стаканчик, который потом выливали за окно. Я представил, смогу ли я также, но как понял, что придётся потом иглу вставлять обратно себе в вену, то тут же отказался от этой идеи. Предстоит придумать что-то другое.
Я зарубил себе на носу несколько вещей. Первое — лекарства затормаживают, превращая человека в овощ. Второе – «больные» периодически пропадают, и судя по их состоянию, вряд ли это можно назвать выпиской. По ночам периодически слышны жуткие крики тех, кто исчезает, но напичканные наркотой пациенты спят крепко. Третье – странностей здесь происходит много. Жужжание и головные боли по ночам ощущают все. Ну а ещё я понял, что нахожусь в больнице уже два месяца.
Два месяца бесконечного сна.
— Ты его видел? – спросил у меня одноглазый, имен они мне так и не сказали.
— Кого, его? — переспросил я, понимая, что он имеет ввиду.
— Хозяина стационара. Чёрного такого, здорового, — мужики переглянулись, сидячий вытянул шею и посмотрел на дверь в туалет.
— Что-то такое видел, — кивнул я, — но был под таблетками.
— Мы называем его хозяином, — проговорил сидячий с оттопыренным мизинцем. Я в очередной раз задумался, сухожилие ли у него перебитое или это тюремная привычка. – Он точно не человек. Бродит по ночам, медсестер гоняет. Не всех, а только тех, что со стеклянными глазами. Такие, туповатые.
Я вспомнил про то, что несколько раз отмечал пустоту в глазах персонала.
— Они типа куклы, фиг знает, вроде живые, а вроде и нет, — заключил сидячий, смотря куда-то вдаль перед собой.
— Странное лечение, — сказал я себе под нос.
— Пацан, алё! – вспыхнул сидячий. – Мы в кормушке находимся, и типа мы корм, вдупляешь? Этот хозяин по одному нас хайдокает и жрёт, а остатки на гуляш нам скармливает. Ты хоть раз мясо такое видел?
— Мясо? – проговорил я в ступоре, и тут же ком перекрыл мне горло, я залетел в кабинку и выблевал из себя все, что съел на обед.
— Зачем ты так резко то с ним? – проговорил сзади одноглазый. – Он же ещё в шоке находится.
— А чё я, фуфло ему затираю что ли? – оправдывался тот. – Пусть знает, кого жрёт.
***
До ночи я решительно изображал овощ. Мне повезло – капельницу делают день через день, сегодня у меня окно в расписании. А значит, буду сегодня ночью в здравом уме и трезвой памяти. Я снова изобразил покорность, якобы выпил таблетки, а потом пришёл в палату, открыл окно и выплюнул их с пятого этажа. Скорее всего, это заметят, поэтому времени у меня не так много. Завтра уборщик доложит, что кто-то загадил газон таблетками, и меня вычислят уже до завтрака. А если не найдут, то напичкают всех, кто мог это сделать, для профилактики.
Наступила ночь, и я выглянул из палаты. На посту медсестры кто-то тихо разговаривал. Я тихонько прокрался до раздаточной, огляделся по сторонам. Мне не помешало бы иметь какое-нибудь оружие, вилку, например. Я попытался открыть окно раздаточной, и к радости, оно было не закрыто. Судьбоносная людская халатность, не иначе. Я приподнял створку и стал оглядываться. Рядом со столом лежал нож. Хороший, средний нож с широким лезвием. Я дотянулся до него, схватил, но, когда вытащил руку, створка гулко бухнула.
— Кто там? – раздался встревоженный женский голос, и послышалось шарканье ног.
Я заправил нож в носок, прикрыл штаниной и вышел навстречу медсестрам, пытаясь сделать максимально тупое лицо.
— Ты чего тут делаешь? – завопила медсестра, дернув меня за плечо.
— Я… туалет… — прикинулся я, пытаясь перебирать ногами так, чтобы нож не вылетел и не порезал мне ногу.
— Топай давай в палату, какой туалет! Сейчас придёт он и сожрёт тебя вне очереди, полудурок! – закричала медсестра и поволокла меня в палату.
— Люда! — зашипела сзади вторая медсестра.
— Да ладно, чё он поймёт? – махнула на неё рукой Люда. – Ты глянь на него. Он же только недавно дозу свою выпил, сама видала. В туалет еще захотел. Сегодня вон три любителя туалета с 12 палаты попались, так ночью им будет. Он им устроит вне очереди. Пошли давай.
И она потащила меня дальше, причитая, что если я буду буянить, то она будет колоть мне снотворное. На входе в палату я небрежно скинул шлепки, чтобы не пришлось снимать их у кровати, и лег под одеяло. Медсестра выскочила из палаты, нашептывая проклятья в мой адрес, и я остался наедине со спящими «товарищами» и блестящей китайской сталью. Нож приятно холодил ногу, и у меня появилась уверенность в том, что я смогу выбраться отсюда. Любой ценой. Сегодня.
У меня от ужаса округлились глаза. Как это я сразу не обратил внимание на её слова. Те самые мужики. Они же собираются в туалете на перекуры. И они все из одной палаты. О боже.
В голове что-то загудело, а потом послышалось шарканье ног. Я отвернулся к стене, сжимая в руках нож, и стал прислушиваться. Медсестра вдалеке что-то затараторила, потом взвизгнула, и наступила тишина. Жужжание было едва различимым, но я понял, что хозяин стационара стоит на месте.
Спустя мгновение раздался крик. Он был мужским, громким, и мне показалось, что от него даже задрожали стены. Это был голос Полного из троицы. Звук был жутким, полным ужаса и боли. Затем послышались и другие голоса, крики, что-то опрокинулось, началась возня, раздался кошмарный утробный рык. Я вскочил с кровати и побежал по коридору. Я был решительно настроен выбраться из этой чёртовой больницы. Навстречу ко мне выскочила медсестра в розовой форме, та самая, что впервые уложила меня спать после прогулки в туалет. Я намахнулся на неё ножом, и она, взвизгнув, отскочила в сторону.
Я распахнул дверь, и перед моими глазами встал он – огромный, неестественный силуэт. Бесформенная масса чёрной густоты нечеловеческого обличия. В голове тут же включили гудящий канал, он был настолько громким, что сводил с ума. Меня кинуло на дверь, но я удержался, закусив до крови губу. Существо держало оплавленное до плеч тело полного мужчины, головы уже не было. На полу, в крови, лежал ещё один. Рядом с кроватью сидел третий, держась за лицо и стоная от боли.
— Матерь божья! – прошептал я в страхе перед этим огромным существом. Его тело было словно соткано из огромного чёрного сгустка и гнилых нитей. Ко мне незаметно подкралась полная медсестра и вцепилась в руку. Она пыталась отнять у меня оружие, между нами началась возня.
— Отдай нож, — закричала она. – Кому говорят!
— Убей его! – взвизгнул последний оставшийся в живых, сидящий у кровати. – Убей эту сволочь!
Я толкнул медсестру, и мы вместе полетели на пол. Нож выпал у меня из руки. Обернувшись, я увидел, что чудовище подползло к сидящему у кровати мужику. Оно схватило его за голову выростом из тела, напоминающим то ли руку, то ли щупальце, и мужчина снова завизжал. В полумраке было видно, как кожа в месте соприкосновения растворяется. Медсестра вцепилась мне в лодыжку, но я ударил её ногой в нос, на что она застонала и отпустила ногу.
Я поднял нож, подбежал сзади и воткнул его в плечо существу. Нож легко рассёк рыхлую плоть и остановился в серых нитях. Чудовище снова утробно зарычало, жужжание насекомых резким порывом заполнило мою голову, вселило в сердце панику, но я не останавливался. Я двумя руками схватился за нож и навалился – лезвие разрезало путы из слизи и нитей, и внутри я увидел ребристую плоскость округлого предмета. Затем что-то обожгло мне локоть, и в следующее мгновение я уже висел в воздухе, крича и срывая от боли горло. Чудище держало меня ещё одной лапой. Руку обожгло, затем появилась тупая, невыносимая боль, и в следующее мгновение я упал на пол, держась за оплавленный конец локтя. Нож упал с недовольным лязгом, за ним хлюпнула об пол моя рука, отделённая от тела. Перед глазами почернело, от шока я хватал воздух ртом и пытался сосредоточиться, чтобы не потерять сознание. Чудовище тем временем доедало остатки последнего из троицы. Медсестра, которую я ударил, выбежала из палаты.
Я дополз до отблескивающего коридорный свет ножа, посильнее сжал его в руке. Оно отняло у меня руку, и не остановится на этом. Ещё немного, и я либо потеряю сознание, либо сойду с ума. В любом случае, исход будет один и тот же – меня сожрут. Хозяин стационара был словно мой диагноз, который так же съедает человека, только изнутри. А чтобы убить болезнь, её в виде твёрдого шарика необходимо вырезать. И у этого существа был он.
Я кинулся на чудовище ещё раз, и в это раз нож стукнулся о костяной шар, и чудище завопило от боли. Его крик доставил мне безумное удовольствие. Мешкать нельзя, ещё немного, и моя голова разлетится от невыносимого гудения. Я понимал, что силы неравны, поэтому приложил всю свою решимость, смирившись с неминуемой смертью. Оно сводило меня с ума эти месяцы, оно отняло у меня руку, и я готов был пойти на любые жертвы, лишь бы убить его. Сунув руку внутрь раны, я схватился за предмет, величиной с небольшой мяч. Оно было ребристым, поэтому ухватиться за него не составило труда. Я потянул, но чудовище схватило меня за оплавленный обрубок руки, дёрнуло наверх, повернуло свою голову и мне в лицо ударила едкая, шипящая жидкость. Это было последнее, что я увидел в своей жизни ясными глазами. Я завопил от боли, пытаясь выплюнуть едкую жидкость, и, не зная себя от гнева и жажды убийства, поднял ноги, упёрся ими в тело чудовища, ощущая, как мои ступни плавятся в теле моего противника. Боль и ярость давали мне силы. Шар медленно, струнка за стрункой, с хрустом отрывался от нитей в его теле, существо билось в порывистом танце, пытаясь меня скинуть, я горел в агонии и боли, и вскоре упал на пол с вырванным сердцем. Чудовище зашипело страшным звуком, гудение в моей голове достигло пика, и я потерял сознание.
***
Я снова оказался в больнице. В этот раз – в нормальной, обычной больнице без сумасшедших медсестер и чудовищ. Спустя какое-то время я очнулся в реанимации, меня выходили и теперь я лежал на кровати, с перебинтованным лицом, без правой руки, без ступней ног и в паскудном настроении. Меня напичкали наркотиками для обезболивания, но они не помогали, то ли от настолько сильной боли, то ли от того, что предыдущие два месяца меня каждый день пичкали наркотой. Каждый день приходили оперативники, расспрашивали, переспрашивали, и меня это жутко нервировало. Тот инцидент, как они его назвали, был скрыт. Как они это сделали – я ума не приложу, и не буду прикладывать спустя столько времени.
Меня поместили в специальную лечебницу, в которой я уже десять лет сижу и смотрю в окно замутненными глазами. Я не знаю, где я, в каком городе, даже не уверен, в какой стране. Возможно, это психиатрическая лечебница. Передо мной, на полке, лежит тот самый шар, который оказался здесь одним паскудным утром. Он просто исчез, и просто появился. Мне его никто не приносил, и никто не знал, куда он делся в тот день, когда я его вытащил из тела ужасного существа. Про него не знали. И сейчас он смотрит на меня в ожидании, притягивает взгляд на свои ребристые узоры и зигзагообразные линии рисунков.
Ко мне заходят медсестры, врач и иногда люди в форме, разговаривают со мной, понимающе кивают, возможно, даже, ждут от меня возмущений, ругательств, выяснений, просьб выпустить меня. Но кому я нужен в том далёком мире? Для них я – сумасшедший инвалид, пострадавший при неизвестном инциденте, сидящий на кровати или кресле и разглядывающий красивый узорчатый шар, который кто-то подарил ему на день рождения или просто так. Таким я и останусь.
Никакого чёрного существа не существовало. Никакой больницы не существовало.
И меня не существовало.
Есть только седой, выживший из ума старик с полностью обожжённым лицом и мутными серыми глазами, инвалид без ступней, руки и имени. Тридцати трёх лет от роду. Возраст Христа, покинувшего меня в один из тех злосчастных дней.
И есть серое, ребристое яйцо, внутри которого находится нечто зловещее. Нечто – безумное.
Нечто – голодное.
И когда-нибудь оно снова вырвется. А до тех пор, Я его страж.

Источник